У.Шекспир

Постановка – Юрий Бутусов

Художник – Александр Шишкин

В ролях: Константин Райкин, Максим Аверин, Денис Суханов, Артем Осипов, Яков Ломкин, Константин Третьяков, Владимир Большов, Тимофей Трибунцев, Елена Березнова, Елизавета Мартинес, Марина Дровосекова, Агриппина Стеклова, Марьяна Спивак

Роль – Эдмонд

Премьера спектакля состоялась 6 октября 2006г.

Продолжительность спектакля – 3 часа с антрактом.

Пожалуй, самый сложный из спектаклей Юрия Бутусова на сцене «Сатирикона» - «Король Лир» - полон тайн, и ключи к их дверцам нам предстоит подбирать ещё очень долго - Юрий Бутусов снова создал спектакль не для одного просмотра... И все эти тайны, помноженные на потрясающую картинку и окутанные совершенно мистической по эффекту воздействия на человеческое сознание музыкой, делают его новый спектакль настоящей драгоценностью. Третьей - в коллекции «Сатирикона» и пятой - в сокровищнице театральной Москвы...

Пресса о спектакле:

Шутки шутками, а у Бутусова с Шекспиром на московской сцене уж третья дуэль: до “Гамлета” был сатириконовский “Ричард III”, а если сосчитать и “Макбетта” (Шекспира, переписанного ехидным занудой Ионеско), выходит тетралогия.
Бутусовский Шекспир, с яркими, красочными сценами-картинками, адаптирован не то чтоб для детей, но получается в уменьшенном масштабе; детская всегда имеется в виду. Ужасная трагедия горбуна Ричарда, так пластично сыгранная Константином Райкиным, состояла в том, что маленького урода не любила мама; зло он творил в мультипликационном мире, где ходят пешком под стол. “Макбетт” (пока что лучший из четырех спектаклей) был собран из огромных детских кубиков и представлял абсурдный мир карикатурных плохишей. В “Гамлете” Клавдий и принц Датский задирали друг друга, потому что были такими же однокашниками, как Розенкранц и Гильденстерн. А Лир сыгран по принципу “старый что малый”.
Обаятельно детскими выглядят и чисто театральные шутки: входя с вопросом “Куда поставить лошадей?”, Освальд несет над головой гигантскую и нелепую (сделанную, кажется, из фольги) лошадь — постоянный соавтор Бутусова художник Александр Шишкин придумал ее, похоже, просто из озорства.
Все выдумки Бутусова и Шишкина описывать, понятно, нет сейчас ни места, ни нужды. А до поры, пока они утрясутся и упорядочатся, надо бы повременить и с общими выводами. Но если все и впрямь сойдется так, как кажется по эскизу, можно будет заводить речь о том, что Юрий Бутусов стянул-таки “Макбетта”, “Ричарда III”, “Гамлета” и “Короля Лира” в единый сюжет, где инфантилизм оказался не только свойством и способом театральной игры, но также вовремя и пристально рассмотренной темой.

Олег Зинцов,
Ведомости, 9.10.06

К сюжету здесь подошли как к мине замедленного действия. Сначала тихо- тихо, не форсируя событий и как будто уверяя зрителя: все спокойно, все нормально, из Шекспира Ионеско на сей раз делать не будут - усыпляют бдительность. А затем, когда публика совсем уж успокоится и расслабится, и даже перестает замечать художественно-сценографический лесоповал Александра Шишкина на сцене, не отвлекаясь на то, как тягают голые доски актеры и не задумываясь о том, сколько при этом заноз они сажают себе в руки, дают такое крещендо страстей, точно они не говорят слова, а вырывают их из своего горла.
Вот ослепленный граф Глостер - Денис Суханов, обезумев от горя, пытается покончить с жизнью. И зал, как раньше в стереокино, поддается вперед, чтобы успеть подставить ему руки, поддержать и не дать упасть с вымышленного обрыва.
Вот Регана - Агриппина Стеклова, - битая любимым мужем, обманутая страстным любовником и отравленная родной сестрой, корчится в предсмертных муках, - и все вокруг уже готовы простить ей ее дочерние грехи и срочно бежать придумывать противоядие.
Вот Эдмонд, побочный сын Глостера, в исполнении Максима Аверина ставший не просто злым закомплексованным человеком, а настоящим исчадием ада, вырастает из затравленного мальчика, жмущегося к ногам отца, как собачонка, в обиженное на весь мир и мстящее всем чудовище. И на него становится больно смотреть.
Вот, наконец, король Лир - Константин Райкин во всем своем великолепии - находит самый короткий и верный путь к сердцу зрителя - через невероятный юмор и пробивающее все шекспировские брони человеческое обаяние, добиваясь неимоверного сострадания.
И все же режиссер Юрий Бутусов - мастер постановок с территории театра абсурда. И герои Шекспира, уже почти "одомашненные" театрами, у Юрия Бутусова волей или неволей перебираются в плоскость абсурда, карабкаясь туда, как в спасительный мир, цепляясь за него всеми силами и почти примиряясь там со всеми ужасами, окружающими их в реальной действительности. Судите сами: абсурдна ситуация, абсурдно поведение людей, абсурдны мотивации их поступков, абсурдны и самоуничтожительны их жестокость и алчность.
Абсурдны поздние прозрения и отчаянные раскаяния, абсурдными оказываются попытки как любить, так и ненавидеть, одинаково приводящие к смерти - с блаженным или же искаженным от ярости лицом. И что парадоксально: там вовсе не играют в театр абсурда. Они там, как и мы здесь, давно уже в нем живут.

Ирина Корнеева,
РГ, 9 октября 2006 года

Трагедию Шекспира Бутусов поместил в ненавязчиво обозначенную среду простодушного и беспощадного цирка. Униформисты раскатают красный ковер манежа, и трагедия «голого человека на голой земле» – арене – проступит с пугающей прямотой. Здесь бурей станет прямой луч софита, безжалостно бьющий в лицо и высветивший тебя до конца.
Здесь погибнет Шут, исчезающий у Шекспира в никуда (бесшабашная и преданная девчонка-травести в исполнении Елены Березновой): Лир слишком сильно обнимет своего Шута – пусть не страдает больше, не видит новых бед, пусть уснет, ибо на этой грубой арене уже не пройдут его печальные шутки. И друзья содрогнутся – Король безумен.
Лир будет хорохориться до последнего – мол, ради счастья «надо попрыгать». И запрыгает: гордо задранная кверху седеющая борода – грозный вызов небу – и уязвимое, дрожащее от холода человеческое тело. Образ людской обреченности.
Ее вариации звучат в самых разных судьбах. Вот вечно битый тщедушный Кент (Тимофей Трибунцев) – любая тварь может вытереть об него ноги – сглатывает слезы унижения и снова лезет драться за справедливость.
Вот красавец Эдмонд (Максим Аверин), с рожденья отравленный смертельным вирусом незаконного рождения. Свыкшийся со своим горьким хлебом, с вечными плевками в лицо. Привыкающий любить свою подлость, он вдруг смертельно устанет от нее и забелит свое лицо клоунской пудрой – чтобы хоть смерть свою сыграть с чистого листа.
Или безглазый Глостер, виртуозно сыгранный Денисом Сухановым вслепую, на слух (а заодно и его «alter ego», порождение ассоциативной фантазии режиссера, – старый попугай-скандалист, на которого накидывают тряпку, чтобы умолк в темноте).

В финале бутусовский спектакль, точно оттолкнувшись от шекспировского текста, взлетает в свободный полет своей собственной правды, доказывая, что вину чувствуешь сильнее обиды, а жалость важнее справедливости. Не только смерть Корделии – смерть всех дочерей заставит Лира задохнуться от боли.
Но этот деятельный упрямец не успокоится – будет поочередно усаживать за три пианино троих мертвых дочерей. Живите, играйте, мои дочки, не фальшивьте, избавьте же меня от этой какофонии рухнувших на клавиши безжизненных тел. Он будет биться с их смертью, пока в глазах его не померкнет свет.

Ольга Фукс,
«Вечерняя Москва» 09.10.2006

"Лир" из тех немногих московских спектаклей, к которым нужно возвращаться. О нем есть что сказать подробно. Не упрощая шекспировских смыслов и предлагая зрителю (и актеру) довольно сложную метафорическую структуру, Бутусов умеет рассказать историю. В ней масса ассоциаций, так что интеллектуалу, увы, знающему, чем история закончится, будет чем заняться.

У этого королевства нет породы. Не наблюдается и богатства. Здесь нечего особенно делить. Здесь спор идет не о богатстве, хотя все рвутся куда-то наверх. Здесь идет метафизический спор. Историю играют на обломках мира. И на обломках культуры.

Наталья Казьмина
"Московские новости", 13.10.2006

Газетные рецензии, едва ли не все, уверяют, что в новом спектакле Бутусова нет смысла. Есть отдельные находки, по-театральному эффектные, а вот про что поставлено, неясно. А если что-то и получилось, то явно случайно, как-то само собой - настаивают коллеги. Театр, конечно, дело живое, непредсказуемое, это вам не кино, снятое на пленку, где никаких изменений случиться уже не может. В нашем случае произойти может что угодно: актер плохо себя чувствует, зал не помогает (это, знаете ли, важная составляющая действия), мало ли что. Я к тому веду, что мы с коллегами, похоже, видели какие-то совсем уж разные спектакли. По мне так в бутусовском "Короле Лире" и цель определена, и смысл ясен, хотя, конечно же, он здесь не такой однозначный, как дважды два четыре. Его сквозь сон (а кто-то из рецензентов уже и публике предлагает проспать большую часть спектакля) не различить. Тут почувствовать что-то надо, одной логикой его не ухватить.

Спектакль и о том, как легко и незаметно можно убить тех, кого любишь. Он об отцах и детях, не нашедших взаимопонимания. Начинается с того, что Глостер (Денис Суханов) ставит ногу на спину стоящего перед ним на четвереньках побочного сына Эдмонда (Максим Аверин), демонстративно унижая того, кто очень скоро станет исчадием ада. Грубый символ, конечно, но в этом спектакле люди друг с другом не очень церемонятся, в точности как театральные критики с режиссерами.
Прозревают герои только в трагические минуты. Людьми становятся. Не актерами, не королями и подданными, не крестными отцами - людьми. Как Регана (Агриппина Стеклова), убитого мужа оплакивающая в конце первого акта, - тут, как в кино на крупном плане, глаз оторвать не можешь от лица, болью искаженного. Она ведь здесь тоже с ума сошла после всего этого, вышла с каким-то красным бумажным манекеном в диком танце, волосы растрепаны, глаза уплывающие. Не Эдмонда она тут в преступной страсти жаждет, любовь, с мужем убитую, вернуть хочет. Или Гонерилья (Марина Дровосекова), только что о ненависти к Регане кричавшая, отравившая ее, увидев труп сестры, пережить не смогла содеянного, закололась. Кто-то написал, что актеры "Сатирикона" не тянут, не дается им шекспировская мощь. Вот уж неправда. И Стеклова, и Дровосекова, и Максим Аверин играют здесь отменно, ни нас, ни себя не жалея. О Лире и говорить нечего.
Бутусов и Райкин всерьез осваивали здесь пространство трагедии, что, согласитесь, редкость в сегодняшнем театре. Современной трагедии, если надо уточнять, той, где боль, смех, кривляние и ужас смешаны вместе так, что не разорвать. В "Ричарде III" они только подошли к ней, но во втором акте "Лира" трагедия наконец покорилась им полностью. Это ли не достижение?

Марина Зайонц,
«Итоги»

«Король Лир» отличен от «Макбетта», «Ричарда» и «Гамлета». Точный сарказм отстраненного наблюдателя и насмешливый цинизм стоика уступили иной интонации. В процессе развития все живое (если оно живое) усложняется. Вот и у «московского Шекспира» Бутусова—Шишкина растет новый орган. Именно — сердце. Может, это и тупиковая ветвь эволюции. А все-таки оно сжимается…

Вот Регана—Стеклова играет с огромной алой суконной куклой без лица. Это фетиш Эдмонда, связавшего двух сестер ненавистью. Длинные алые руки куклы ловят женщину, обволакивают… Она вытягивается, сдается, дрожит. Мир живет без правил: Регана сама их отменила. Значит, победят сильные — похоть и смерть.
Вот слепой Глостер в покаянной белой рубахе вздымает ножи в руках, скрежещет ими, высекая искры: предчувствует смертный поединок своих сыновей. Похож на русского юродивого. Словно сейчас крикнет: «Бог долго ждет — да больно бьет!». И это максима Ивашки Железный Колпак просится в эпиграф спектакля. Ведь тут две группы граждан. Одни явно думают, что Бог есть, — такая у них рабочая гипотеза. У Бога есть заветы и запреты. И любовь. На этих китах стоит мир. А у других рабочая гипотеза такая, что Бога нет. Но им без Него даже веселее. Мир без заветов и запретов вздыбится и поглотит Гонерилью, Регану, Эдмонда. Петтинг со слепой алой суконной куклой выразителен, как прорицание. Одних персонажей «Лира» уложит в гроб человечность. А других — озверение. И все-таки рабочая гипотеза спектакля: Бог есть. Он настолько есть, что в финале безутешный безумный Лир мечется между телами трех дочерей. Черные потертые фортепьяно (у каждой принцессы было свое) стоят у задника. На крутящихся стульчиках — тела жертвы и двух преступниц в алом, желтом, белом смертном платье. И под странную, жалобную музычку Лир мечется, пытаясь усадить, оживить мертвых. Всех трех! Выбило пробки в душе: любовь и прощение оказались выше праведного суда.

…А тела сползают. А он мечется меж своими мертвыми детьми. И сгущается мгла. Он не очень ровный, этот «Король Лир». Может быть, доберет тонкости первый акт. Ведь спектакли, что младенцы: и у них нервная система достраивается после рождения. Но нельзя не сказать: на премьере зал аплодировал стоя. Звездный, конечно, театр. Но показалось: брень-брень-брендинг тут ни при чем. Просто финал «Лира» с редкой силой передает эту рабочую гипотезу: Бог есть. Зал в тот миг дал театру себя в этом убедить. И встал — именно от этого чувства.

Елена Дьякова,
«Новая газета», 16.10.2006

"Век вывихнут" - так было в "Гамлете". В сатириконовском "Короле Лире" век не просто "вывихнул сустав", он бьется в эпилептическом припадке. И одновременное парадоксальное ощущение: а вдруг это просто выплеск буйной актерско-режиссерской энергетики? Такая отчаянная пляска на костях рухнувшего и века, и театра, и дома.
Бутусов затевает игру без правил, границ, времен и наций. На сатириконовской сцене смешалось в кучу все уцелевшее. Вышеупомянутая декоративная дверь может открыться в питерское парадное. Рядом - какой-то итальянский пейзаж с фонтанчиком, еще левее - рисованный уголок старой уютной гостиной. За распахнутой дверью проступает увеличенное лицо то ли японского, то ли китайского ребенка. Лир - Райкин натянет на себя какую-то пародию на боярскую шубу. Эдгар (Артем Осипов) отыщет где-то костюмчик Пьеро с длинными, до пола, рукавами. Граф Кент (Тимофей Трибунцев) напялит на себя пунцовую лакейскую униформу. Эдмонд (Максим Аверин) и Эдгар вымажут лица белой глиной, создав подобие маски японского театра. Все идет в дело, как в последнем спектакле последнего театра.
Вплоть до самого финала режиссер не настаивает на трагедийности. Чистота жанра - не его стихия. Тем более что его театр напрямую сопряжен с жизнью сегодняшней, где мы порой барахтаемся среди тех же обломков всего сущего, как и шекспировские персонажи, не зная, что уместнее - рыдать или хохотать. Не зная, куда может завести какой-либо опрометчивый случайный поступок.

Ирина Алпатова,
«Культура», портал

Пьеса очень удачно подобрана именно для этого коллектива: здесь любят масштабные страсти, яркую экспрессивную манеру игры. Лучшие актеры умеют подниматься до трагифарсового звучания. Пожалуй, именно это качество ценится в этой труппе превыше всего.
Режиссер выстраивает историю Реганы, Гонерильи и внебрачного сына Глостера Эдмонда так, словно мы каждому заглядываем в лицо, проживая вместе момент выбора и горечь расплаты за поступок. По крайней мере, понять их можно. Эдмонд оказался на обочине жизни не по своей вине. Регана, девушка слабая, внушаемая, оказалась под сильным влиянием старшей сестры Гонерильи и, преодолевая природную нерешительность, копирует ее поступки. Старшая дочь Лира так амбициозна, что отец просто вынуждает ее своим поведением на крайние поступки. Здесь тон всему задает Лир, и, даже будучи лишенным трона, он как режиссер задает всем сценарий поведения по жизни.
Максим Аверин так самозабвенно потрудился над образом предателя Эдмонда, что стал одним из самых больших открытий этого спектакля. И хотя роль предателя он уже играл в спектакле «Макбетт» по Ионеско в режиссуре Бутусова, он ничуть не повторяется. А его любовная сцена с Реганой – выше всяких похвал. Мощно, тонко, лаконично.

Марина Квасницкая ,
"Общенациональная газета Россiя", 19-25.10.2006

"Ты заграждаешь свет мне. Бойся, ...Эдгар"...

На премьере я проглядела на Максима Аверина все глаза. Максим играл совсем не так, как на летнем прогоне. Вокруг Эдмонда слово сгустилась, уплотнилась атмосфера, в ней зазвучали какие-то даже инфернальные ноты... Может быть, это дикость - то, что я сейчас скажу, но мне кажется, я не ошиблась: Максим, то есть Эдмонд - это Ричард III, "лишь с тою разницей", что это не "скрюченный урод", а статный красавец, и на то, чтобы усыпить бдительность окружающих ему требуется несколько меньше усилий, чем Ричарду... И выстроилась схема. Мальчик, "заклеймённый с самого рожденья" клеймом незаконнорожденности, затаивший злобу на окружающий мир, решил отомстить миру за это клеймо. Даже монолог Эдмонда в самом начале пьесы едва ли не в точности повторяет по смыслу аналогичный монолог Ричарда... Скрипучая раскладушка, на которой Макс со своим размышлением о положении дел так похож на Банко ("привет" зрителям из "Макбетта") - чем не металлическая кровать, на которой снится Ричарду кошмарный сон... Предавая близких людей, соблазняя женщин, Эдмонд стремится завоевать мир. И так же, как и Ричард, достигнув цели (Ричард - получив королевский титул, Эдмонд - графский), хотя на достигнутом явно не собирался останавливаться, а только-только начал входить во вкус, он срывается в пропасть, на дне которой все его завоевания обесцениваются. Любопытно ещё и то, что в спектаклях Бутусова оба персонажа: и Ричард, и Эдмонд примут смерть от рук близких людей: Ричард (аллегорично) - от рук племянников, Эдмонд - от руки брата... И конечно, финал, финал...
Юрий Николаевич ведь очень любит нас мучить. Он, в конечном итоге, заставил нас сострадать монстру Ричарду. То же самое произойдёт с нами и к моменту смерти Эдмонда. Несмотря на все его чудовищные поступки, стремления и желания, после его предсмертного преображения от острой жалости к нему сожмётся сердце.

Ирина Белоглазова,http://factum-dictum.livejournal.com

По сюжету пьесы король Лир сходит с ума во время бури. В трактовке Бутусова безумие, как заразная болезнь, распространилась на всех персонажей, на всю пьесу, оттуда перешло на сценографию и наконец охватило всю постановку целиком. Хаос, царящий в спектакле, разрушает связи, разрушает последовательность, и выстроить роль в хаосе удается далеко не всем актерам. Во-первых, Аверину (Эдмонду). Он нашел источник хаоса в иррациональной глубине человеческой натуры, в безумной воле к обладанию. В подобном ключе сыграла и Дровосекова (Гонерилья), у нее роль меньше, бьет в одну точку, но очень сильно.
И, конечно, Райкин, как всегда на высоте – вкусно играет, но почему то жаль, что ему досталось сыграть Лира именно в этом спектакле, где важен только внешний рисунок.

Самый сильный образ спектакля находится в декорации – к задней, кирпичной стене сцены прислонен большой фрагмент картины (к сожалению не опознал какой) - женское лицо эпохи Возрождения. Это – точка отсчета, это ослепительно белая точка, без которой, по закону контраста, окружающая чернота не может быть абсолютной. Это проблеск разума, который подчеркивает трагичность безумия.

Аверин-Эдмунд. Сгущение вокруг него я почувствовал. По-моему это самый внятный из героев спектакля.
Его роль выстроена как подъем от положения собаки (униженной в социальном смысле, но и нравственно низкой – состоящей только из зависти, ненависти, обиды) к человеку (в социальном смысле он становится одним из лидеров страны, в нравственном - избавляется от комплекса ущербности и, умирая, совершает «добрый поступок»).
Через хаотический мир спектакля, через броуновское дергание остальных персонажей (они дергаются, как будто под током, в сцене бури) его несет некая сила, поначалу слепая сила – восходящий социальный поток. Амбивалентность этой силы и мощную энергию Аверин просто-таки излучает.
Если использовать цирковые образы (на форуме об этом было – «цирк сгорел, по сцене бродят клоуны»), то побочную линию «Короля Лира» (Эдмунд –Эдгар) Бутусов видит как классическую цирковую пару – рыжий клоун Эдмунд, белый клоун Эдгар.

http://lev-semerkin.livejournal.com

Пресса о спектакле: http://www.smotr.ru/2006/2006_scon_lear.htm